Год: 1892 Жанр: рассказ

Главные герои: рассказчик, Лойко Зобар и Рада

Старый цыган Макар Чудра, сидя рядом с рассказчиком, с высоты своих прожитых лет рассуждает о жизни. Он думает об её смысле, о взаимоотношениях между людьми, и, рассуждая о человеческой свободе и воле, рассказывает быль о цыгане Лойко Зобаре, которой сам был свидетелем.

Много лет назад этот удалой цыган влюбился в прекраснейшую девушку Радду, она же только дразнила его, но, как потом оказалось, она тоже его любила. Зобар предложил ей выйти за него замуж, но Радда, говоря о ценности своей свободы, решив проверить его чувства, сказала ему сделать ей предложение унизительным для Зобара способом, который не положен был у цыган, на что Зобар, сперва согласившись, решив проверить, насколько «крепко сердце Радды», вонзает в её грудь кинжал и убивает её. Отец Радды, старый солдат Данило, подходит к Зобару и тем же кинжалом, которым была убита его дочь, убивает и его.

Зобар Лойко и Радда, двое гордых красавцев-цыган, считавших любовь чем-то лишавшим их свободы, умирают и улетают в иной мир вместе.

Главная мысль

Рассказ учит нас тому, что за свободу некоторые люди готовы даже умереть. Цена настоящей свободы очень велика, но для каждого эта свобода разная, и нельзя по-настоящему понять, что же такое истинная свобода. Любовь к свободе и вольности – одна из причин, по которым погибли главные герои. Но рассказ оставляет для нас один вопрос: входит ли в нашу свободу любовь или же она наоборот только сковывает её?

Читать подробное краткое содержание Макар Чудра Горького

Старый цыган Макар Чудра сидит возле костра и сторожит коней своего табора. Он рассуждает о жизни, об её смысле, говорит о людях, в которых он давно разочаровался. За свои пятьдесят восемь лет он повидал очень многое, всего и рассказать у него не получилось бы.

Вдали поёт его дочка Нонка. Она обладает необыкновенным голосом, способным поразить каждого. Макар говорит рассказчику, что девушкам – девкам – доверять ни в коем случае нельзя и, чтобы молодой человек запомнил это на всю свою жизнь, рассказывает ему одну быль о молодом цыгане Зобаре Лойко.

Зобар Лойко был удалым цыганом, разбойником, имевшим много врагов, но при этом бывшим добрым и хорошим человеком.

Табор Макара кочевал по Буковине. Одной весенней ночью они сидели у костра: Макар, старый Нур, старый солдат Данило и его дочка, очаровательная Радда. Радда была прекраснее всех девушек и сводила с ума многих мужчин. Один раз в неё безумно влюбился один магнат, предлагал ей выйти за него замуж и даже купить её у её отца, но и Радда отказалась становиться женою магната, и Данило отказался её продавать.

В тот вечер по степи проплыла музыка. Играя на скрипке, к костру подъехал Зобар Лойко. Он пытается заигрывать с Раддой, «затуманить ей очи», но на Радду это не действует. Зобар остаётся на ночь, а на утро его голова замотана тряпкой – дескать, конь зашиб. Но все догадываются, что это была Радда.

Зобар был очаровательным человеком. Он был мудр и умён, хороший рассказчик, прекрасно играл на своей скрипке и народ готов был бы идти за ним в любое место.

Однажды вечером Зобар поёт песню, которая нравится всем, кроме Радды. Она смеётся над ним. Данило, её отец, хочет её ругать, но Зобар Лойко останавливает его и признаётся, что Радда тронула его сердце и предлагает ей выйти за него замуж. На эти слова Радда только сбрасывает Зобара Лойко из седла и начинает смеяться. Обиженный Лойко уходит в степь, Макар втайне ползёт за ним.

Тяжело вздохнув, Лойко садиться на камень возле ручья. Вскоре в степи показывается и подходит к Зобару Радда. Она положила руку ему на плечо, Зобар вздрогнул, вынул кинжал и от ярости хотел зарезать Радду. Но Радда была подготовлена и держала в руке пистоль, нацеленный на голову Зобара. Оба, кажется, ненавидят друг друга.

Радда признаётся Зобару, что она влюблена в него и что ему единственному удалось покорить её сердце. Многие влюблялись в неё, каждый был готов сделать ради неё всё, что она прикажет, но Радда не видела в этом толку. Теперь же Радда предлагает Зобару стать её душой и сердцем и клянётся, что Зобар Лойко всё равно будет её, что он не устоит перед её ласками и поцелуями, будет петь свои любовные песни только ей одной. Она обещает покорить себе свободолюбивого сокола Зобара Лойко – себе, такой же свободолюбивой цыганке. И она предлагает ему поклониться ей в ноги перед всем табором и поцеловать её правую руку, чтобы она стала его женой. Это обижает Зобара: цыганский обычай не принимает этого, и Зобар не может себе позволить сделать это. Однако любовные чары Радды сильнее, и Зобар соглашается сделать это.

Они возвращаются к костру, и Зобар объявляет, что поклонится Радде в ноги, чтобы все видели, что Зобар Лойко покорён её красотой.

Внезапно он говорит, что должен проверить, так ли «крепко» сердце Радды, вынимает кинжал и вонзает его в грудь девушки. Радда вырывает нож из груди, зажимает рану своими волосами и умирает. Только тогда гордый Зобар падает на колени перед её телом и кланяется ей.

Увидев всё это, солдат Данило берёт вынутый Раддой из её груди нож и вонзает его в спину стоящего на коленях возле Радды Зобара. Зобар умирает. Оба влюблённых стали пленниками своей гордости, но покинули этот мир вместе.

В конце рассказчик, пытаясь заснуть, думает о свободолюбие этих людей, о вольности, о красавцах-цыганах Лойко Зобаре и Радде и о том, как до сих пор не может красавец Лойко поравняться с гордой Раддой.

Картинка или рисунок Макар Чудра

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

  • Краткое содержание Тургенев Бирюк

    В лесу героя застаёт сильнейший дождь. Охотник вдруг видит мужика – высокого и плечистого. Оказывается, что это лесник Фома, о котором наслышан герой. Леснику этому дали в народе прозвище Бирюк, что означает одиночка волк.

  • Краткое содержание Остров погибших кораблей Беляева

    Большой трансатлантический лайнер «Бенджамен Франклин» отплыл из Генуи в город Нью-Йорк. На борту лайнера есть детектив Джим Симпкинс, сопровождающий в Америку Реджинальда Гатлина, которого подозревают в убийстве.

  • Краткое содержание Белый бим черное ухо Троепольского

    Интеллигентный и преданный Бим жил вместе со своим хозяином, писателем и инвалидом войны Иваном Иванычем. Шотландского сеттера Иван Иваныч спас от смерти и выкормил. Щенок стал настоящим членом семьи для одинокого писателя.

  • Краткое содержание Кисель Салтыкова-Щедрина

    Кухарка сварила кисель, и позвала всех к столу. Господа с удовольствием отведали кушанье, да и деток своих накормили. Всем понравился кисель, он был очень вкусным. Поварихе наказали каждый день готовить это блюдо

  • Краткое содержание Куприн Ю-ю

    В рассказе Александра Ивановича Куприна «Ю-ю» автор-повествователь знакомит читателя с историей своей домашней питомицы – кошки Ю-ю. История рассказывается девочке Нине

3295c76acbf4caaed33c36b1b5fc2cb1

Рассказ ведется от имени Макара Чудры, который на берегу моря рассказывает писателю романтическую историю из жизни цыган. Перед тем, как начать свой рассказ, Макар предостерегает писателя от любви, говоря, что, влюбившись, человек уже не принадлежит себе, а может только выполнять чужую волю.

Главный герой рассказа Чудры – Лойко Зобар, молодой цыган, красавец, любящий только коней и готовый отдать деньги, имеющиеся у него, любому, кто нуждался в них. Однажды приехал Лойко в цыганский табор, где жила Радда – дочь солдата Данилы. Очень красивой была Радда, многие мужчины были влюблены в нее, много денег давали ей богатые люди за взаимность, только отказывала она всем, так как была очень гордой и свободолюбивой.


Остался Зобар в таборе гостем Данилы. Спать он лег в его шатре, а утром все увидели, что голова у него тряпкой обвязана. Сказал Зобар, что это его конь ударил, но все поняли, что это дело рук Радды.

И решили люди, что напрасно Лойко за Раддой решил приударить – недостаточно хороша она для него, мелка у нее душа для такого, как он.


Остался Лойко жить в таборе. Все цыгане полюбили его настолько, что готовы были жизни свои за него отдать, и только Радда была к нему не очень благосклонна. Однажды она посмеялась над песней, которую он спел (а надо сказать, что он играл на скрипке и пел так, что людей слезы на глаза наворачивались). Данила хотел отстегать дочь кнутом за такое поведение, только Лойко не дал ему этого сделать, а попросил отдать ему Радду в жены. Согласился Данила, и тогда подошел Лойко к Радде и сказал, что полюбил ее, и что он берет ее в жены с тем условием, что не будет она ему никогда перечить, а он при этом будет жить так, как он посчитает нужным. Но только он отвернулся от Радды, как девушка схватила кнут и обвила им ноги Лойко. Он упал на землю, а она отошла в сторону и молча легла на траву.

Вскочил Лойко и убежал в степь прочь от людей. Долго сидел он там в одиночестве, пока не пришла к нему Радда. Схватил он нож и хотел ударить им девушку, но она опередила его – приставила к его лбу пистолет. А потом Радда сказал, что любит Лойко, но больше его любит она свободу. Она призналась, что готова стать его женой, пообещала ему быть с ним нежной и ласковой, но взамен должен был он перед всем табором поклониться ей и поцеловать правую руку, признав тем самым ее старшинство.


Вернулся Лойко в табор и сказал цыганам, что царит в его сердце Радда, поклонился он ей и поцеловал ей правую руку, а потом сказал, что хочет проверить, насколько крепко сердце девушки. Никто не успел даже понять, о чем идет речь, а Лойко уже воткнул в сердце Радды свой кинжал. Радда спокойно сказала, что ожидала этого, вынула кинжал и заткнула рану своими волосами. Поднял нож, брошенный Раддой на землю, ее отец Данила и воткнул его в спину уходящему Лойко. Так и упал Лойко к ногам умирающей Радды. Ночью писателю, внимательно выслушавшему рассказ Макара Чудры, долго еще виделась гордая Радда и пытающийся догнать ее красавец Зобар.

С моря дул влажный, холодный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, желтые листья и бросали их в костер, раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева — безграничную степь, справа — бесконечное море и прямо против меня — фигуру Макара Чудры, старого цыгана,— он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас. Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют ее, он полулежал в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову в мертво́ молчавшую темноту степи, разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра. — Так ты ходишь? Это хорошо! Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай — вот и все! — Жизнь? Иные люди? — продолжал он, скептически выслушав мое возражение на его «так и надо».— Эге! А тебе что до этого? Разве ты сам — не жизнь? Другие люди живут без тебя и проживут без тебя. Разве ты думаешь, что ты кому-то нужен? Ты не хлеб, не палка, и не нужно тебя никому. — Учиться и учить, говоришь ты? А ты можешь научиться сделать людей счастливыми? Нет, не можешь. Ты поседей сначала, да и говори, что надо учить. Чему учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее, те берут что есть, которые поглупее — те ничего не получают, и всякий сам учится... — Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько,— он широко повел рукой на степь.— И всё работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился,— дураком. — Что ж,— он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб — как только родился, всю жизнь раб, и все тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного. — А я, вот смотри, в пятьдесят восемь лет столько видел, что коли написать все это на бумаге, так в тысячу таких торб, как у тебя, не положишь. А ну-ка, скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких краев, где я бывал. Так нужно жить: иди, иди — и все тут. Долго не стой на одном месте — чего в нем? Вон как день и ночь бегают, гоняясь друг за другом, вокруг земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить ее. А задумаешься — разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Было, сокол. — В тюрьме я сидел, в Галичине. «Зачем живу на свете?» — помыслил я со скуки,— скучно в тюрьме, сокол, э, как скучно! — и взяла меня тоска за сердце, как посмотрел я из окна на поле, взяла и сжала его клещами. Кто скажет, зачем он живет? Никто не скажет, сокол! И спрашивать себя про это не надо. Живи, и все тут. И похаживай да посматривай кругом себя, вот и тоска не возьмет никогда. Я тогда чуть не удавился поясом, вот как! — Хе! Говорил я с одним человеком. Строгий человек, из ваших, русских. Нужно, говорит он, жить не так, как ты сам хочешь, а так, как сказано в божьем слове. Богу покоряйся, и он даст тебе все, что попросишь у него. А сам он весь в дырьях, рваный. Я и сказал ему, чтобы он себе новую одежду попросил у бога. Рассердился он и прогнал меня, ругаясь. А до того говорил, что надо прощать людей и любить их. Вот бы и простил мне, коли моя речь обидела его милость. Тоже — учитель! Учат они меньше есть, а сами едят по десять раз в сутки. Он плюнул в костер и замолчал, снова набивая трубку. Ветер выл жалобно и тихо, во тьме ржали кони, из табора плыла нежная и страстная песня-думка. Это пела красавица Нонка, дочь Макара. Я знал ее голос густого, грудного тембра, всегда как-то странно, недовольно и требовательно звучавший — пела ли она песню, говорила ли «здравствуй». На ее смуглом, матовом лице замерла надменность царицы, а в подернутых какой-то тенью темно-карих глазах сверкало сознание неотразимости ее красоты и презрение ко всему, что не она сама. Макар подал мне трубку. — Кури! Хорошо поет девка? То-то! Хотел бы, чтоб такая тебя полюбила? Нет? Хорошо! Так и надо — не верь девкам и держись от них дальше. Девке целоваться лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал ее — и умерла воля в твоем сердце. Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать — нельзя, и отдашь ты ей всю душу. Верно! Берегись девок! Лгут всегда! Люблю, говорит, больше всего на свете, а ну-ка, уколи ее булавкой, она разорвет тебе сердце. Знаю я! Эге, сколько я знаю! Ну, сокол, хочешь, скажу одну быль? А ты ее запомни и, как запомнишь,— век свой будешь свободной птицей. «Был на свете Зобар, молодой цыган, Лойко Зобар. Вся Венгрия, и Чехия, и Славония, и все, что кругом моря, знало его,— удалый был малый! Не было по тем краям деревни, в которой бы пяток-другой жителей не давал богу клятвы убить Лойко, а он себе жил, и уж коли ему понравился конь, так хоть полк солдат поставь сторожить того коня — все равно Зобар на нем гарцевать станет! Эге! разве он кого боялся? Да приди к нему сатана со всей своей свитой, так он бы, коли б не пустил в него ножа, то наверно бы крепко поругался, а что чертям подарил бы по пинку в рыла́ — это уж как раз! И все таборы его знали или слыхали о нем. Он любил только коней и ничего больше, и то недолго — поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет, тот и возьми. У него не было заветного — нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было. Вот он какой был, сокол! Наш табор кочевал в то время по Буковине,— это годов десять назад тому. Раз — ночью весенней — сидим мы: я, Данило солдат, что с Кошутом воевал вместе, и Нур старый, и все другие, и Радда, Данилова дочка. Ты Нонку мою знаешь? Царица-девка! Ну, а Радду с ней равнять нельзя — много чести Нонке! О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает. Много посушила она сердец молодецких, ого, много! На Мораве один магнат, старый, чубатый, увидал ее и остолбенел. Сидит на коне и смотрит, дрожа, как в огневице. Красив он был, как черт в праздник, жупан шит золотом, на боку сабля, как молния сверкает, чуть конь ногой топнет, вся эта сабля в камнях драгоценных, и голубой бархат на шапке, точно неба кусок,— важный был господарь старый! Смотрел, смотрел, да и говорит Радде: «Гей! Поцелуй, кошель денег дам». А та отвернулась в сторону, да и только! «Прости, коли обидел, взгляни хоть поласковей»,— сразу сбавил спеси старый магнат и бросил к ее ногам кошель — большой кошель, брат! А она его будто невзначай пнула ногой в грязь, да и все тут. — Эх, девка! — охнул он, да и плетью по коню — только пыль взвилась тучей. А на другой день снова явился. «Кто ее отец?» — громом гремит по табору. Данило вышел. «Продай дочь, что хочешь возьми!» А Данило и скажи ему: «Это только паны продают все, от своих свиней до своей совести, а я с Кошутом воевал и ничем не торгую!» Взревел было тот, да и за саблю, но кто-то из нас сунул зажженный трут в ухо коню, он и унес молодца. А мы снялись, да и пошли. День идем и два, смотрим — догнал! «Гей вы, говорит, перед богом и вами совесть моя чиста, отдайте девку в жены мне: все поделю с вами, богат я сильно!» Горит весь и, как ковыль под ветром, качается в седле. Мы задумались. — А ну-ка, дочь, говори! — сказал себе в усы Данило. — Кабы орлица к ворону в гнездо по своей воле вошла, чем бы она стала? — спросила нас Радда. Засмеялся Данило, и все мы с ним. — Славно, дочка! Слышал, господарь? Не идет дело! Голубок ищи — те податливей.— И пошли мы вперед. А тот господарь схватил шапку, бросил ее оземь и поскакал так, что земля задрожала. Вот она какова была Радда, сокол! Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим — музыка плывет по степи. Хорошая музыка! Кровь загоралась в жилах от нее, и звала она куда-то. Всем нам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и жить уж не нужно было, или, коли жить, так — царями над всей землей, сокол! Вот из темноты вырезался конь, а на нем человек сидит и играет, подъезжая к нам. Остановился у костра, перестал играть, улыбаясь, смотрит на нас. — Эге, Зобар, да это ты! — крикнул ему Данило радостно. Так вот он, Лойко Зобар! Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка — целое солнце, ей-богу! Точно его ковали из одного куска железа вместе с конем. Стоит весь, как в крови, в огне костра и сверкает зубами, смеясь! Будь я проклят, коли я его не любил уже, как себя, раньше, чем он мне слово сказал или просто заметил, что и я тоже живу на белом свете! Вот, сокол, какие люди бывают! Взглянет он тебе в очи и полонит твою душу, и ничуть тебе это не стыдно, а еще и гордо для тебя. С таким человеком ты и сам лучше становишься. Мало, друг, таких людей! Ну, так и ладно, коли мало. Много хорошего было бы на свете, так его и за хорошее не считали бы. Так-то! А слушай-ка дальше. Радда и говорит: «Хорошо ты, Лойко, играешь! Кто это сделал тебе скрипку такую звонкую и чуткую?» А тот смеется: «Я сам делал! И сделал ее не из дерева, а из груди молодой девушки, которую любил крепко, а струны из ее сердца мною свиты. Врет еще немного скрипка, ну, да я умею смычок в руках держать!» Известно, наш брат старается сразу затуманить девке очи, чтоб они не зажгли его сердце, а сами подернулись бы по тебе грустью, вот и Лойко тож. Но — не на ту напал. Радда отвернулась в сторону и, зевнув, сказала: «А еще говорили, что Зобар умен и ловок,— вот лгут люди!» — и пошла прочь. — Эге, красавица, у тебя остры зубы! — сверкнул очами Лойко, слезая с коня.— Здравствуйте, браты! Вот и я к вам! — Просим гостя! — сказал Данило в ответ ему. Поцеловались, поговорили и легли спать... Крепко спали. А наутро, глядим, у Зобара голова повязана тряпкой. Что это? А это конь зашиб его копытом сонного. Э, э, э! Поняли мы, кто этот конь, и улыбнулись в усы, и Данило улыбнулся. Что ж, разве Лойко не стоил Радды? Ну, уж нет! Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, все равно, лучше того, какова она есть, не быть ей. А, ну ладно! Живем мы да живем на том месте, дела у нас о ту пору хорошие были, и Зобар с нами. Это был товарищ! И мудр, как старик, и сведущ во всем, и грамоту русскую и мадьярскую понимал. Бывало, пойдет говорить — век бы не спал, слушал его! А играет — убей меня гром, коли на свете еще кто-нибудь так играл! Проведет, бывало, по струнам смычком — и вздрогнет у тебя сердце, проведет еще раз — и замрет оно, слушая, а он играет и улыбается. И плакать и смеяться хотелось в одно время, слушая его. Вот тебе сейчас кто-то стонет горько, просит помощи и режет тебе грудь, как ножом. А вот степь говорит небу сказки, печальные сказки. Плачет девушка, провожая добра молодца! Добрый молодец кличет девицу в степь. И вдруг — гей! Громом гремит вольная, живая песня, и само солнце, того и гляди, затанцует по небу под ту песню! Вот как, сокол! Каждая жила в твоем теле понимала ту песню, и весь ты становился рабом ее. И коли бы тогда крикнул Лойко: «В ножи, товарищи!» — то и пошли бы мы все в ножи, с кем указал бы он. Все он мог сделать с человеком, и все любили его, крепко любили, только Радда одна не смотрит на парня; и ладно, коли бы только это, а то еще и подсмеивается над ним. Крепко она задела за сердце Зобара, то-то крепко! Зубами скрипит, дергая себя за ус, Лойко, очи темнее бездны смотрят, а порой в них такое сверкает, что за душу страшно становится. Уйдет ночью далеко в степь Лойко, и плачет до утра его скрипка, плачет, хоронит Зобарову волю. А мы лежим да слушаем и думаем: как быть? И знаем, что, коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними нельзя — изувечат. Так и шло дело. Вот сидели мы, все в сборе, и говорили о делах. Скучно стало. Данило и просит Лойко: «Спой, Зобар, песенку, повесели душу!» Тот повел оком на Радду, что неподалеку от него лежала кверху лицом, глядя в небо, и ударил по струнам. Так и заговорила скрипка, точно это и вправду девичье сердце было! И запел Лойко:

Гей-гей! В груди горит огонь,
А степь так широка!
Как ветер, быстр мой борзый конь,
Тверда моя рука!

Повернула голову Радда и, привстав, усмехнулась в очи певуну. Вспыхнул, как заря, он.

Гей, гоп-гей! Ну, товарищ мой!
Поскачем, что ль, вперед?!
Одета степь суровой мглой,
А там рассвет нас ждет!
Гей-гей! Летим и встретим день.
Взвивайся в вышину!
Да только гривой не задень
Красавицу луну!

Вот пел! Никто уж так не поет теперь! А Радда и говорит, точно воду цедит: — Ты бы не залетал так высоко, Лойко, неравно упадешь, да — в лужу носом, усы запачкаешь, смотри.— Зверем посмотрел на нее Лойко, а ничего не сказал — стерпел парень и поет себе:

Гей-гоп! Вдруг день придет сюда,
А мы с тобою спим.
Эй, гей! Ведь мы с тобой тогда
В огне стыда сгорим!

— Это песня! — сказал Данило.— Никогда не слыхал! такой песни; пусть из меня сатана себе трубку сделает, коли вру я! Старый Нур и усами поводил, и плечами пожимал, и всем нам по душе была удалая Зобарова песня! Только Радде не понравилась. — Вот так однажды комар гудел, орлиный клекот передразнивая,— сказала она, точно снегом в нас кинула. — Может быть, ты, Радда, кнута хочешь? — потянулся Данило к ней, а Зобар бросил наземь шапку, да и говорит, весь черный, как земля: — Стой, Данило! Горячему коню — стальные удила! Отдай мне дочку в жены! — Вот сказал речь! — усмехнулся Данило.— Да возьми, коли можешь! — Добро! — молвил Лойко и говорит Радде: — Ну, девушка, послушай меня немного, да не кичись! Много я вашей сестры видел, эге, много! А ни одна не тронула моего сердца так, как ты. Эх, Радда, полонила ты мою душу! Ну что ж? Чему быть, так то и будет, и... нет такого коня, на котором от самого себя ускакать можно б было!.. Беру тебя в жены перед богом, своей честью, твоим отцом и всеми этими людьми. Но смотри, воле моей не перечь — я свободный человек и буду жить так, как я хочу! — И подошел к ней, стиснув зубы, сверкая глазами. Смотрим мы, протянул он ей руку,— вот, думаем, и надела узду на степного коня Радда! Вдруг видим, взмахнул он руками и оземь затылком — грох!.. Что за диво? Точно пуля ударила в сердце малого. А это Радда захлестнула ему ременное кнутовище за ноги, да и дернула к себе,— вот отчего упал Лойко. И снова уж лежит девка не шевелясь, да усмехается молча. Мы смотрим, что будет, а Лойко сидит на земле и сжал руками голову, точно боится, что она у него лопнет. А потом встал тихо, да и пошел в степь, ни на кого не глядя. Нур шепнул мне: «Смотри за ним!» И пополз я за Зобаром по степи в темноте ночной. Так-то, сокол!» Макар выколотил пепел из трубки и снова стал набивать ее. Я закутался плотнее в шинель и, лежа, смотрел на его старое лицо, черное от загара и ветра. Он, сурово и строго качая головой, что-то шептал про себя; седые усы шевелились, и ветер трепал ему волосы на голове. Он был похож на старый дуб, обожженный молнией, но все еще мощный, крепкий и гордый своей силой. Море шепталось по-прежнему с берегом, и ветер все так же носил его шепот по степи. Нонка уже не пела, а собравшиеся на небе тучи сделали осеннюю ночь еще темней. «Шел Лойко нога за ногу, повеся голову и опустив руки, как плети, и, придя в балку к ручью, сел на камень и охнул. Так охнул, что у меня сердце кровью облилось от жалости, но все ж не подошел к нему. Словом горю не поможешь — верно?! То-то! Час он сидит, другой сидит и третий не шелохнется — сидит. И я лежу неподалеку. Ночь светлая, месяц серебром всю степь залил, и далеко все видно. Вдруг вижу: от табора спешно Радда идет. Весело мне стало! «Эх, важно! — думаю,— удалая девка Радда!» Вот она подошла к нему, он и не слышит. Положила ему руку на плечо; вздрогнул Лойко, разжал руки и поднял голову. И как вскочит, да за нож! Ух, порежет девку, вижу я, и уж хотел, крикнув до табора, побежать к ним, вдруг слышу: — Брось! Голову разобью! — Смотрю: у Радды в руке пистоль, и она в лоб Зобару целит. Вот сатана девка! А ну, думаю, они теперь равны по силе, что будет дальше! — Слушай! — Радда заткнула за пояс пистоль и говорит Зобару: — Я не убить тебя пришла, а мириться, бросай нож! — Тот бросил и хмуро смотрит ей в очи. Дивно это было, брат! Стоят два человека и зверями смотрят друг на друга, а оба такие хорошие, удалые люди. Смотрит на них ясный месяц да я — и все тут. — Ну, слушай меня, Лойко: я тебя люблю! — говорит Радда. Тот только плечами повел, точно связанный по рукам и ногам. — Видала я молодцов, а ты удалей и краше их душой и лицом. Каждый из них усы себе бы сбрил — моргни я ему глазом, все они пали бы мне в ноги, захоти я того. Но что толку? Они и так не больно-то удалы, а я бы их всех обабила. Мало осталось на свете удалых цыган, мало, Лойко. Никогда я никого не любила, Лойко, а тебя люблю. А еще я люблю волю! Волю-то, Лойко, я люблю больше, чем тебя. А без тебя мне не жить, как не жить и тебе без меня. Так вот я хочу, чтобы ты был моим и душой и телом, слышишь? — Тот усмехнулся. — Слышу! Весело сердцу слушать твою речь! Ну-ка, скажи еще! — А еще вот что, Лойко: все равно, как ты ни вертись, я тебя одолею, моим будешь. Так не теряй же даром времени — впереди тебя ждут мои поцелуи да ласки... крепко целовать я тебя буду, Лойко! Под поцелуй мой забудешь ты свою удалую жизнь... и живые песни твои, что так радуют молодцов-цыган, не зазвучат по степям больше — петь ты будешь любовные, нежные песни мне, Радде... Так не теряй даром времени,— сказала я это, значит, ты завтра покоришься мне как старшему товарищу юнаку. Поклонишься мне в ноги перед всем табором и поцелуешь правую руку мою — и тогда я буду твоей женой. Вот чего захотела чертова девка! Этого и слыхом не слыхано было; только в старину у черногорцев так было, говорили старики, а у цыган — никогда! Ну-ка, сокол, выдумай что ни то посмешнее? Год поломаешь голову, не выдумаешь! Прянул в сторону Лойко и крикнул на всю степь, как раненный в грудь. Дрогнула Радда, но не выдала себя. — Ну, так прощай до завтра, а завтра ты сделаешь, что я велела тебе. Слышишь, Лойко! — Слышу! Сделаю,— застонал Зобар и протянул к ней руки. Она и не оглянулась на него, а он зашатался, как сломанное ветром дерево, и пал на землю, рыдая и смеясь. Вот как замаяла молодца проклятая Радда. Насилу я привел его в себя. Эхе! Какому дьяволу нужно, чтобы люди горе горевали? Кто это любит слушать, как стонет, разрываясь от горя, человеческое сердце? Вот и думай тут!.. Воротился я в табор и рассказал о всем старикам. Подумали и решили подождать да посмотреть — что будет из этого. А было вот что. Когда собрались все мы вечером вокруг костра, пришел и Лойко. Был он смутен и похудел за ночь страшно, глаза ввалились; он опустил их и, не подымая, сказал нам: — Вот какое дело, товарищи: смотрел в свое сердце этой ночью и не нашел места в нем старой вольной жизни моей. Радда там живет только — и все тут! Вот она, красавица Радда, улыбается, как царица! Она любит свою волю больше меня, а я ее люблю больше своей воли, и решил я Радде поклониться в ноги, так она велела, чтоб все видели, как ее красота покорила удалого Лойку Зобара, который до нее играл с девушками, как кречет с утками. А потом она станет моей женой и будет ласкать и целовать меня, так что уже мне и песен петь вам не захочется, и воли моей я не пожалею! Так ли, Радда? — Он поднял глаза и сумно посмотрел на нее. Она молча и строго кивнула головой и рукой указала себе на ноги. А мы смотрели и ничего не понимали. Даже уйти куда-то хотелось, лишь бы не видать, как Лойко Зобар упадет в ноги девке — пусть эта девка и Радда. Стыдно было чего-то, и жалко, и грустно. — Ну! — крикнула Радда Зобару. — Эге, не торопись, успеешь, надоест еще...— засмеялся он. Точно сталь зазвенела,— засмеялся. — Так вот и все дело, товарищи! Что остается? А остается попробовать, такое ли у Радды моей крепкое сердце, каким она мне его показывала. Попробую же,— простите меня, братцы! Мы и догадаться еще не успели, что хочет делать Зобар, а уж Радда лежала на земле, и в груди у нее по рукоять торчал кривой нож Зобара. Оцепенели мы. А Радда вырвала нож, бросила его в сторону и, зажав рану прядью своих черных волос, улыбаясь, сказала громко и внятно: — Прощай, Лойко! я знала, что ты так сделаешь!..— да и умерла... Понял ли девку, сокол?! Вот какая, будь я проклят на веки вечные, дьявольская девка была! — Эх! да и поклонюсь же я тебе в ноги, королева гордая! — на всю степь гаркнул Лойко да, бросившись наземь, прильнул устами к ногам мертвой Радды и замер. Мы сняли шапки и стояли молча. Что ты скажешь в таком деле, сокол? То-то! Нур сказал было: «Надо связать его!..» Не поднялись бы руки вязать Лойко Зобара, ни у кого не поднялись бы, и Hyp знал это. Махнул он рукой, да и отошел в сторону. А Данило поднял нож, брошенный в сторону Раддой, и долго смотрел на него, шевеля седыми усами, на том ноже еще не застыла кровь Радды, и был он такой кривой и острый. А потом подошел Данило к Зобару и сунул ему нож в спину как раз против сердца. Тоже отцом был Радде старый солдат Данило! — Вот так! — повернувшись к Даниле, ясно сказал Лойко и ушел догонять Радду. А мы смотрели. Лежала Радда, прижав к груди руку с прядью волос, и открытые глаза ее были в голубом небе, а у ног ее раскинулся удалой Лойко Зобар. На лицо его пали кудри, и не видно было его лица. Стояли мы и думали. Дрожали усы у старого Данилы, и насупились густые брови его. Он глядел в небо и молчал, а Нур, седой, как лунь, лег вниз лицом на землю и заплакал так, что ходуном заходили его стариковские плечи. Было тут над чем плакать, сокол! ...Идешь ты, ну и иди своим путем, не сворачивая в сторону. Прямо и иди. Может, и не загинешь даром. Вот и все, сокол!» Макар замолчал и, спрятав в кисет трубку, запахнул на груди чекмень. Накрапывал дождь, ветер стал сильнее, море рокотало глухо и сердито. Один за другим к угасающему костру подходили кони и, осмотрев нас большими, умными глазами, неподвижно останавливались, окружая нас плотным кольцом. — Гоп, гоп, эгой! — крикнул им ласково Макар и, похлопав ладонью шею своего любимого вороного коня, сказал, обращаясь ко мне: — Спать пора! — Потом завернулся с головой в чекмень и, могуче вытянувшись на земле, умолк. Мне не хотелось спать. Я смотрел во тьму степи, и в воздухе перед моими глазами плавала царственно красивая и гордая фигура Радды. Она прижала руку с прядью черных волос к ране на груди, и сквозь ее смуглые, тонкие пальцы сочилась капля по капле кровь, падая на землю огненно-красными звездочками. А за нею по пятам плыл удалой молодец Лойко Зобар; его лицо завесили пряди густых черных кудрей, и из-под них капали частые, холодные и крупные слезы... Усиливался дождь, и море распевало мрачный и торжественный гимн гордой паре красавцев цыган — Лойке Зобару и Радде, дочери старого солдата Данилы. А они оба кружились во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог красавец Лойко поравняться с гордой Раддой.

Полный вариант 0,5 часа (≈7 страниц А4), краткое содержание 2-3 минуты.

Главные герои

Лойко Зобар, Радда, Данила

Краткий пересказ произведения Максима Горького «Макар Чудра» о цыганской любви и гордости напомнит Вам об основных моментах и смысле рассказа.

У ночного моря, возле костра, Макар Чудра поведал писателю историю о вольных цыганах. Он дал ему совет остерегаться любви, потому что влюбленные люди теряют волю. Это подтверждала история Макара.

Лойко Зобар был молодым, сильным и красивым мужчиной. Его знали в Чехии, Словении и Венгрии. За Лойко утвердилась слава ловкого конокрада, поэтому многие люди желали его убить. Цыган любил лишь коней. Деньги для него цены не имели. Он был способен отдать их любому, кому это было необходимо.

В Буковине остановился табор цыган. У Данилы-солдата была красавица-дочь Радда, за которой безуспешно ухаживало множество поклонников. Один богач осыпал ее деньгами, предлагал стать его женой. Однако девушка гордо отвечала, что орлица не может жить в гнезде ворона.

Однажды в таборе появился Зобар, поразивший всех своей красотой и удалью. Он начал играть на скрипке, что у многих вызвало слезы. Радда стала хвалить цыгана за хорошую игру. Зобар похвастался, что сделал скрипку из груди молодой девушки, а струны — из ее сердца. Радда сказала, что люди лгут, говоря об умственных способностях Зобара, и отвернулась. Цыган поразился остроте языка девушки.

Зобар задержался в гостях у Данилы и остался ночевать в таборе. Утром молодой красавец появился с завязанной на голове тряпкой. Зобар объяснил это тем, что его зашиб конь. Однако всем стало понятно, что это сделала Радда. В таборе стали размышлять: стоит ли Зобар такой гордой девушки.

Дела у цыган в это время шли хорошо. Зобар остался с ними. Его мудрость была сравнима с мудростью старика. От его чудесной игры на скрипке замирало сердце. Любой человек в таборе пожертвовал бы своей жизнью ради Зобара. Лишь дочь Данилы его не любила. А Зобар сильно влюбился в неприступную красавицу. Окружающие молчали, потому что понимали: нельзя лезть в отношения между молодыми людьми.

Однажды молодой цыган спел прекрасную песню. Все были в восторге, лишь Радда посмеялась. Отец девушки хотел наказать ее кнутом. Однако Зобар не дал этого сделать и попросил у Данилы руки дочери. Отец дал свое согласие. Зобар подошел к девушке и признался, что она покорила его сердце, и он возьмет ее в жены. Молодой цыган поставил лишь одно условие: Радда не должна была идти наперекор воле будущего мужа. Все решили, что дочь Данилы согласна. Внезапно девушка обвила кнут вокруг ног Зобара и с силой его дернула. Цыган упал как подкошенный. Радда же отошла и с улыбкой улеглась на траву.

Лойко Зобар и Радда

Молодой цыган скрылся в степи. Макар присматривал за ним, чтобы он ничего с собой не сделал в горячке. Однако Зобар лишь неподвижно сидел на протяжении нескольких часов. Макар вдруг увидел, что к нему идет Радда. Зобар собирался ударить девушку ножом, но та приставила к его лбу пистолет и заявила, что желает помириться и любит его. Радда добавила, что воля ей милее Зобара. Она посулила цыгану жаркие ласки, но тоже поставила перед ним условие: Зобар должен был перед всем табором поклониться ей и поцеловать правую руку. Молодой цыган громко закричал, однако дал свое согласие.

При возвращении в табор Зобар сообщил старикам, что в его сердце больше нет места для свободы и воли. Отныне в нем царствует одна Радда. Он принял решение выполнить ее желание: поклониться и поцеловать ее руку. Зобар добавил, что собирается проверить, настолько ли крепкое сердце у девушки, как она говорит.

Никто не успел разгадать намерений гордого цыгана. Зобар вонзил в сердце девушки нож. Она вырвала его, закрыла рану волосами и, умирая, сказала, что ожидала такой смерти. Ее отец подобрал отброшенный нож и, рассмотрев его, вонзил в спину Зобара. Удар Данилы был направлен прямо в сердце. Весь табор стоял и смотрел на гордых Зобара и Радду, которые предпочли смерть неволе.

Макар Чудра

Романтическая ночь у моря, горит костер, старый цыган Макар Чудра рассказывает писателю историю про вольных цыган. Своему молодому собеседнику Макар говорит: "Ты славную долю выбрал себе, сокол... ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай - вот и все!"

Макар советует беречься любви, ибо полюбив, человек теряет волю. Подтверждением этого является быль, рассказанная Чудрой.

"Был на свете Зобар, молодой цыган, Лойко Зобар. Венгрия, Чехия и Словения знали его". Ловкий был конокрад, многие хотели убить его. Любил он только коней, деньги не ценил, мог отдать любому нуждающемуся. В Буковине стоял цыганский табор. У Данилы-солдата, воевавшего с Кошу-том, была дочь Радда - красавица, словами не сказать, только на скрипке сыграть о той красоте можно.

Много сердец разбила Радда. Один магнат любые деньги кидал к её ногам, просил её выйти за него замуж, но Радда ответила, что орлице не место в вороньем гнезде.

Однажды в табор приехал Зобар. Красивый он: "Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка - целое солнце. Точно его ковали из одного куска железа с конем. Стоит весь, как в крови, в огне костра и сверкает зубами, смеясь! С таким человеком ты и сам лучше становишься. Мало, друг, таких людей!"

Заиграл Лойко на скрипке, и многие заплакали. Радда похвалила скрипку Лойко, хорошо он играет. А тот ответил, что скрипка его сделана из груди молодой девушки, а струны из её сердца свиты. Радда отвернулась, сказав, что врут люди, утверждая, что Зобар умен.

Лойко подивился острому языку девушки. Зобар загостил у Данилы, легли спать, а наутро он вышел с тряпкой, повязанной на голове, говорил, что конь его зашиб. Но все поняли, что это Радда, подумали, что разве не стоит Лойко Радды? "Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, все равно, лучше того, какова она есть, не быть ей!"

Жил в то время табор хорошо. И Лойко с ними. Мудр был, как старик, а на скрипке играл так, что сердце замирало. Если бы Лойко захотел, то люди бы жизни за него отдавали, так его любили, только Радда не любила. А он полюбил её крепко. Окружающие смотрели только, знали, "коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними нельзя - изувечат". Однажды спел Зобар песню, всем понравилась. Только Радда посмеялась. Данило хотел проучить её кнутом. Но Лойко не позволил, просил отдать ему в жены. Данило согласился. "Да возьми, коли можешь!" Лойко подошел к Радде и сказал, что полонила она его сердце, что берет он её в жены, но она должна не перечить его воле. "Я свободный человек и буду жить так, как хочу". Все подумали, что смирилась Радда. Она обвила кнутом ноги Лойко, дернула, и упал Зобар как подкошенный. А она отошла и легла на траву, улыбаясь. Убежал в степь Зобар, а Макар за ним следил, как бы парень над собой что не сделал вгорячах. Но Лойко лишь сидел неподвижно три часа, а потом к нему пришла Радда. Лойко хотел ударить её ножом, но она приставила к его лбу пистолет и сказала, что мириться пришла, любит его. Радда еще сказала, что волю любит больше, чем Зобара. Она обещала Лойко жаркие ласки, если он согласится перед всем табором поклониться ей в ноги и поцеловать правую руку, как у старшей. "Вот что захотела чертова девка!" Крикнул Зобар на всю степь, но согласился на условия Радды. "Слышу... сделаю!" Вернулся в табор Лойко и сказал старикам, что заглянул в свое сердце и не увидел там прежней вольной жизни. "Одна Радда там живет". И он решил исполнить её волю, поклониться ей в ноги, поцеловать правую её руку, а потом сказал, что проверит, верно ли у Радды такое крепкое сердце, как она утверждает. Все и догадаться не успели, а он воткнул в её сердце нож по самую рукоятку. Радда вырвала нож и заткнула рану своими волосами, потом сказала, что предполагала такую смерть. Данило поднял нож, отброшенный Раддой в сторону, рассмотрел его да и воткнул в спину против сердца Лойко. Все смотрят, что лежит Радда, зажимая рукой рану, а у ног её Лойко. Рассказчику показалось, что видит он царственную Радду, а за ней по пятам плывет Лойко Зобар. "Они оба кружились во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог красавец Лойко поравняться с гордой Раддой".